О личных встречах и беседах с А.Ф. Лосевым

А.Г. Спиркин

Много лет тому назад, когда я работал ассистентом в лаборатории корковой патологии Института неврологии АМН СССР, мне посчастливилось однажды вместе с аспирантами А. Ф. Лосева прийти к нему домой на очередное занятие по древнегреческому языку. До этого я много слышал об этом необыкновенном человеке. Но увиденное и услышанное при первом посещении, а потом продолжающееся более тридцати лет знакомство, при этом очень близкое (летними и осенними месяцами у меня на даче в «Отдыхе» — ежедневное), превзошли все мои ожидания.
Квартира на старом Арбате, в которую я впервые попал, произвела впечатление удивительного «кусочка» античности, перенесенной в современность и московское пространство. Переступив порог, я сразу же почувствовал, что как бы погрузился в загадочную пучину седой старины с ее своеобразным историческим ароматом. Мне казалось, что я пришел в гости к мыслителям Древней Греции — Сократу, его ученику Платону, Аристотелю и что вот-вот из-за старинных шкафов в пурпурно-красном одеянии выйдут софисты — Протагор, Горгий… Хозяин квартиры — крупный, высокого роста мужчина, с огромным лбом мыслителя, донской казак по происхождению, с утонченно-интеллигентными чертами лица, поражая сказочной эрудицией, говорил сочно, образно, с юмором, взмахивая правой рукой, словно желая придать своим словам особую убедительность. 
Это были не просто занятия по лексике и грамматике, а емкий филологический анализ чуть ли не всего древнего мира с преинтереснейшими экскурсами в мифологию, религию, философию разных народов, в упоительное царство этимологии великого множества слов, уходящих своими корнями в глубины санскрита, старославянского, древнегреческого и особенно в граненую кристальность латыни. И воспринимая квинтэссенцию культурного творчества народов, выразившуюся в семантическом строе их языков, я невольно вспоминал глубокомысленное утверждение А. И. Герцена: кто не знает иностранных языков, не может по-настоящему знать и своего родного. Например, мне на всю жизнь врезалось в память, что, употребляя слово «паника», мы, оказывается, и не подозреваем его этимологическую связь с именем Пана, древнего мифологического бога леса, наводившего, согласно легенде, ужас на людей своим чудовищно страшным видом. 
Слушая А. Ф. Лосева, трудно сразу сообразить, кто он по профессии: тут и языкознание — различные лингвистические модели, анализ грамматического строя языка в его соотношении с мышлением в их едином историческом развитии, фонетика, лексикология и грамматика древних языков; тут и филология в самом широком смысле слова, с анализом художественных памятников старины; тут и музыка, особенно Вагнер, разбираемый, как говорят, «по косточкам», во всех деталях собственно эстетического и биографического, а также мировоззренческого содержания, с анализом творений гениального композитора не только на профессиональном музыкальном уровне, но и с глубочайшим философским обобщением всего его творчества; тут и гражданская история с удивительными подробностями жизни господ и рабов в античном мире — когда Лосев говорит обо всем этом, в сознании слушателей возникают яркие наглядно-пластические образы живых, конкретных людей с их поступками, привычками, манерами и взглядами на жизнь; тут и философия — «Критика чистого разума» Канта, «Наука логики» Гегеля, диалоги Платона, произведения Николая Кузанского, щедро цитируемые на память. И все, о чем он рассказывает, стягивается в тугой узел, пронизывается сквозной мыслью, проходящей через всю лекцию или беседу. Иной раз А. Ф. Лосев с увлечением рассуждает о математических проблемах, увязывая их с историей развития философской мысли, ее категориальным аппаратом, со спецификой культуры данной эпохи, с методологическими принципами мышления, свойственными ей. 
Однажды был такой случай. Редколлегия «Философской энциклопедии» объявила закрытый конкурс на лучшие статьи, в частности по диалектической логике. Члены жюри изучили присланные работы. Мнение оказалось единодушным — самой глубокой по содержанию была признана одна рукопись. И когда вскрыли конверт, где значилась фамилия автора, то оказалось, что это был А. Ф. Лосев, принявший потом самое активное участие — и как автор, и как консультант — в создании «Философской энциклопедии», написав для этого издания рекордное количество статей — около ста! Это было началом триумфального выхода Алексея Федоровича к широкому читателю. Правда, печататься он начал давно (первая публикация, статья «Эрос у Платона», вышла в свет в 1916 г.) и к этому времени издал немало фундаментальных произведений. Но теперь труды А. Ф. Лосева, подобно горной реке, хлынули бурным потоком; это были не только статьи, но и огромные монографические произведения по 40—60 печатных листов каждое. Как профессиональному психологу, мне чрезвычайно интересно наблюдать за повседневной житейской, творческой, трудовой активностью А. Ф. Лосева. Как личность Лосев — явление уникальное: ему девяносто лет, но он сохранил удивительную силу памяти и логическую мощь светлого разума! Далеко не все знают, что вот уже более сорока лет он страдает сильнейшей близорукостью, возникшей от постоянного перенапряжения зрения, и ему приходится прибегать к помощи секретарей. Многие годы его мучит бессонница, порой очень тяжелая. Но сила духа поразительна по своей витальности. Почти каждое утро — и летом, и осенью (а встает Лосев около одиннадцати) — наше общение начинается с моего традиционного вопроса: «Как сегодня спали, Алексей Федорович?». Ответы разные. Чаще всего: «Пожалуй, на тройку с минусом», или «на твердую тройку», или «плоховато», или «совсем плохо» — ночью он несколько раз принимал снотворное. Но вот что удивительно и поучительно. Каждый раз, независимо оттого, как он спал, после легкого завтрака (овощи, фрукты, молочные продукты), который всегда завершается чашкой кофе, к двенадцати часам появляется кто-либо из секретарей (знающих языки), и невдалеке от дома, в кленовой роще, в тени Алексей Федорович усаживается в своей неизменной плетеной качалке (ведомой мне вот уже с 50-х годин), и начинается деловая жизнь — или ему читают, или он диктует, или и то и другое. И так каждый день. Без отпусков, без суббот и воскресений. Безделье — невыносимая мука, страшнее, чем бессонная ночь. 
Занятия продолжаются до шести часов вечера. Легкий полдник, скажем, чашка черной смородины или клубники или несколько яблок. Потом прогулка или «отдых» в постели. Но мысль не бездействует, она погружена в прочитанное, конструирует идеи, которые завтра почти без поправок лягут на бумагу. В восемь вечера обед. Эта многими десятилетиями сложившаяся включенность в строгий, можно сказать кантовский, распорядок дня, видимо, играет огромную роль (разумеется, при наличии прочих условий) в создании того психофизиологического гомеостазиса, который способствует гигантской трудоспособности и удивительной продуктивности А. Ф. Лосева. 
Недаром говорится, что талант — это прежде всего трудолюбие. Если быть психологически более точным, можно сказать в назидание молодежи, что талант — это не только природный дар, но и упорный, целеустремленный, напряженный, а главное, систематический труд, постоянная погруженность в думы о своем предмете. 
Обычно кропотливая работа противопоставляется энтузиазму, вдохновенному полету мысли. Полным опровержением этого является творческая деятельность А. Ф. Лосева, у которого скрупулезные филологические изыскания с их микроскопической точностью сочетаются с творческим энтузиазмом ищущей мысли. Тут слиянно действуют трудолюбие, терпение и свободная игра воображения, напряженный полет логически точной мысли. Обращает на себя внимание такая психологическая особенность творческого процесса у А. Ф. Лосева, как феномен интеллектуальной включенности, своего рода действенная сила инерции постоянно погруженной в свой предмет мысли, ее разбег, который трудно остановить. Работая в должности заместителя главного редактора «Философской энциклопедии», я в свое время заказал А. Ф. Лосеву ряд сравнительно небольших по объему статей о неоплатониках. Приступив к работе над ними, А. Ф. Лосев так вошел в тему, что уже никак не мог оставить ее. Мысль постоянно двигалась в глубь, и впоследствии это нашло свое выражение в специальном томе «Истории античной эстетики», посвященном неоплатонизму. Нечто аналогичное произошло и со статьей «Символ», которую он писал для той же «Философской энциклопедии», — впоследствии она разрослась в две книги, рассматривающие проблему символа в философском и эстетическом плане. Нужно сказать, что проблема символа и его места в системе культурных ценностей занимает думы А. Ф. Лосева почти всю его творческую жизнь. Несколько лет назад ему заказали предисловие к двухтомнику сочинений В. С. Соловьева. И вот я узнаю, что написана и вышла книга, посвященная жизни и творчеству русского философа, а кроме того, готов большой самостоятельный том «Вл. Соловьев и его время». 
В общении с А. Ф. Лосевым обращает на себя внимание исключительная вообще, а для его возраста особенно сила памяти, ее удивительная сохранность, я бы сказал свежесть. Наряду с высокой культурой и незаурядными природными данными, воспитанностью памяти этого человека тут, видимо, сказалось и то, что он из-за большой ослабленности зрения, притом давнишней, лишен возможности передоверять бумаге свои мысли и вынужден бережно держать все в уме. С этим в какой-то степени связана и удивительная методичность его изложения, огромная сила обобщающей мысли — результат гигантского педагогического опыта. Я часто задаю Лосеву вопрос: «Что произошло в мире за последние дни, Алексей Федорович?». Он, чуть задумавшись, начинает, загибая один палец за другим, перечислять события, располагая их по мере социальной значимости, и передает слова дикторов и содержание прочитанных ему газет почти дословно. Обычно к старости лучше помнят ранние впечатления и значительно хуже новые. А. Ф. Лосев одинаково хорошо хранит и памяти и старые и совсем недавние, свежие впечатления. 
Целью моей заметки не является анализ научного содержания работ А. Ф. Лосева, но все-таки хочется привести несколько примеров того, как в нашем диалоге он порой самым неожиданным образом глубоко и ярко живописует синтез разнообразных понятий, которые многим кажутся несовместимыми. Однажды, сидя под кленами, мы вели разговор о диалектике. А на эту тему мы очень часто и много беседуем и даже вместе написали статью для Энциклопедии. Диалектика — это, пожалуй, самая любимая и стержневая тема всех лосевских размышлений. Я спросил в ходе нашей беседы у А. Ф. Лосева: «Что такое точка?». Он ответил очень неожиданно и оригинально: «Это есть бесконечность, данная как неделимый факт». «А что такое бесконечность?» Ответ гласил: «Это есть любое конечное число, взятое как принцип становления». Алексей Федорович очень часто употребляет термин «идея» в необычном для моего сознания смысле. Однажды я спросил его: «Что такое идея вещи?». В ответ на мой вопрос он спросил: «А ты знаешь, что такое скорость?». Я сказал, что знаю. «А что такое бесконечная скорость, ты знаешь?» Я ответил, что представляю. «А если тело движется с бесконечной скоростью, не значит ли это, что оно занимает сразу все возможные точки своего движения и двигаться ему больше некуда?» И на это я ответил, что понимаю. «А если телу некуда двигаться, не значит ли это, что оно покоится?!» — «Верно», — замечаю я. «Так вот, — сказал Алексей Федорович, — идея материальной вещи есть сама такая материальная вещь, которая движется с бесконечной скоростью, сразу обнимает все точки своего движения и, следовательно, покоится. А это значит, что такая вещь, которая все обнимает и ни в чем препятствия для себя но терпит, и есть идея вещи в смысле принципа ее бытия». <…> 

Текст публикуется с сокращениями, из следующего издания: Алексей Федорович Лосев. Из творческого наследия [Текст] ; Современники о мыслителе / изд. подгот. А. А. Тахо-Годи и В. П. Троицкий ; [вступ. ст. А. А. Тахо-Годи]. — Москва : Русскiй мiръ, 2007. — 770, [4] с., [16] л. ил., портр. : портр. ; 23 см. — (Русскiй мiр в лицах : XX век). — Загл. на корешке : Лосев. — Библиогр. в коммент.: с. 699-770.