Памяти А.Ф. Лосева

А.В. Михайлов

Умер Алексей Федорович Лосев. Тяжелая утрата, и она ощутима почти всеми. Наша общая беда. Вот уже сколько дней ум пытается осмыслить беду.
И замечает неслучайное. Алексей Федорович скончался в канун празднования тысячелетия русского христианства. Он скончался в день высоко чтимых им святых Кирилла и Мефодия, сердечная любовь к которым пробудилась, была пробуждена в подростке на далекой заре нашего, теперь истекающего века, в городе Новочеркасске, гимназию которого Алексей Федорович не уставал хвалить и через почти восемьдесят лет, после того, как окончил ее. Окончил, да и с каким успехом! — вихри живых смысловых связей, единственным в своем роде способом накрепко сочетавшихся в личности Алексея Федоровича, вихри, в единое напряженное пространство мысли обращавшие античность, необозримые горизонты христианского мудрствования и Германию философов, начались отсюда, с молитв и с уроков чешского преподавателя греческого языка, — все пошло из городка, который, однако, не был окраинной провинцией, а был столицей. И так прошли эти восемьдесят лет почитания славянских первоучителей — почитания тихого, незаметного, неведомого никому. И не пропавшего без пользы: разве не был Алексей Федорович тем праведником, которым держался город? И разве эта тишина, которой пренебрегли, тишина, не ведомая никому, не была постоянством в эти чуждые постоянства времена, не была опорой, не относилась к тому совсем малочисленному, что стояло твердо? 
Решусь высказать свои догадки, предположения робкие, но и при этом, вероятно, все еще слишком дерзкие. Берусь не за свое, но не в силах сдержать себя… 
Вспоминается первое мое посещение дома Алексея Федоровича. Наверное, это было в 1964 году. Хорошо помню, что молчал сам, и помню, что Алексей Федорович не говорил ничего особенного — важного или глубокого. Да и что особенное надо было говорить ему перед незнакомым молодым человеком?! И тем не менее остался в душе особенный след. Лучше сказать: след особенного, не понятого еще, непонятного, но заданного наперед — поначалу как загадка, потом как задача. 
Безвременная смерть Алексея Федоровича помогает ее решить — своей резкой чертой. Яснее становится, что жизнь Алексея Федоровича была погружена в молчание и в каком именно смысле. И именно потому была окрашена в трагические тона. Вернее даже, есть три смысла молчания, к какому был причастен Алексей Федорович в выпавшем на его долю бытии. 
Вот — коротко — эти три смысла. Один самый высокий: это silentium mysticum, то молчание, какое означает проникновенное углубление в известные смыслы, созерцание их и вместе с тем восхищение души в горние пределы. Второй смысл рождается от несоразмерности обретенной внутренней душевной полноты и человеческих возможностей высказывать, выговаривать ее, — он-то и рождает трагизм, вынуждая с болью в сердце ощутить и все время ощущать как бы «технические» ограничения, положенные человеческому существу, способному выговаривать в сущности невыговариваемое. Итак, на одном уровне молчание, на другом — невозможность досказать до конца, на одном — абсолютное и единство, на другом — многоликость человеческого слова как преломившегося луча света, на одном — Ум, на другом — ум, на одном — Слово, на другом — слово и слова. 
Слова, следуя за лучом к истокам его, могут даже стремиться к единству, даже до непостижимости. А все сказать все равно нельзя; вздохнем простодушно: сколько еще книг мог бы написать Алексей Федорович! Но ведь все равно не написал бы всех… Накопленное богатство было неисчерпаемым. Как близко к лучу света стоял такой человек… И есть третье молчание, которое еще пониже, совсем на земле, это земное противодействие слову. Внешнее, но довершающее несовершенство человеческого… 
Вот к каким трем смыслам молчания был причастен Алексей Федорович. И теперь можно понять наивно-первоначальное впечатление загадочности: след особенного — он происходил от весомости молчания и не высказанной в слове полноты. В словах, между словами, за словами — везде отыскивал себе путь этот смысл, с которым личность слилась…<…> Крепший в неизреченных безднах молчания, Алексей Федорович был значительно моложе большинства из нас. И крепче была его память. Смерти его не ждали. А она наступила в канун праздника и в праздник. Смерть праведника. От этого праздник стал скорбным и светлым. Нет соблазна радоваться поверхностно. Алексей Федорович умер в воскресение русской культуры, которому был верен всегда. В воскресение душа не гибнет, а возрождается. Освещенное душевным богатством, накопленным в нем, воскресение остается с нами. Как радость, надежда и тоска. Но нет Алексея Федоровича. Нет праведника, которым стоял град сей. 
Москва 1988-1989 

Текст публикуется с сокращениями, из следующего издания: Алексей Федорович Лосев. Из творческого наследия [Текст] ; Современники о мыслителе / изд. подгот. А. А. Тахо-Годи и В. П. Троицкий ; [вступ. ст. А. А. Тахо-Годи]. — Москва : Русскiй мiръ, 2007. — 770, [4] с., [16] л. ил., портр. : портр. ; 23 см. — (Русскiй мiр в лицах : XX век). — Загл. на корешке : Лосев. — Библиогр. в коммент.: с. 699-770.